Александр Гурнов — журналист, телеведущий, политический обозреватель телеканала RT.
Александр Борисович счел, что лучшей его визиткой в качестве арбитра пятого сезона, как и демонстрацией любви к братьям меньшим, является написанное им эссе от лица лохматого друга.
СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ
Познание любви карается счастьем. Я счастлива. Сегодня. Это бывало так редко, но теперь, я знаю, будет со мной всегда. Как в тот день, когда он впервые положил руку мне на голову...
Я тогда не задумывалась о любви. Как все. Но теперь я знаю, то есть, скорее, ощущаю, что любовь — это чувство. Чувство, подобное зрению, слуху, обонянию или доброте; чувство, которое рождается вместе с нами и миллионы раз вновь открывающее мир вместе с каждой парой вновь открывшихся доверчивых глаз. Но жизнь его коротка. И если все другие чувства с годами притупляются, то любовь — никогда. Она просто умирает. Умирает в какой-то неуловимый момент для всей Вселенной, замыкаясь в тебе, одной тебе, и заставляет жить вечно.
Собаке не бывает больно. Больно только в первый, в самый первый раз. Потом привыкаешь. Люди называют это «послушанием». Странно! Они, мне кажется, потому так считают, что им недоступно понимание того, послушание и любовь — это одно и то же. Как счастье и боль... Хотя многие из них инстинктивно умудряются находить счастье в боли, которая окружает их, как и нас, со всех сторон. Потому-то созрев и поняв это, любовь поступает очень мудро замыкаясь внутри нас и, таким образом, оставаясь окруженной лишь пассивной мерзостью.
Помню, раньше, иногда, чтобы доставить себе удовольствие, я кусала кого-нибудь, так, несильно, просто, чтоб до слез, не до крови, и таким образом пыталась вытащить из хищной пасти жизни небольшой кусочек радости для себя...
Он тоже казался мне таким кусочком. Очень небольшим, ведь, будучи всегда глубоко уверенной в том, что из всех нас, живых, люди — самая, что ни на есть, пакость, я надеялась найти для себя кусочек поменьше. Да, к тому же, мне сначала казалось, что и стоить эта связь мне будет недорого. Почти ничего. И я его придумала... А он стал угощать меня конфетами, гладить по голове и часами разговаривать, гуляя по парку. А еще он пел. Тихим голосом. И я пыталась подпевать, хотя, наверное, музыкой это можно было назвать лишь с той степенью допущения, с какой некоторые слышат пение в вое ветра над волнами.
И вот я теперь чувствую себя такой пустой, безжизненной раковиной, унесенной судьбой Бог знает куда, поставленной на уютную полку в лабиринте быта, в которой все еще продолжает слышаться поэзия моего такого далекого, неистребимого, волнующего прибоя молодости. И через зарёванные дождями счастья стекла моей памяти я вижу теперь его пальцы, которые, отказываясь подчиняться усилиям воли, все еще продолжали любить меня, и не могли перестать лохматить мне голову. Бедняги пальцы, кого вы хотели обмануть? Ведь то чего он так и не решился сказать, я видела в его холодных глазах, как нельзя не увидеть осколка нежности на дне даже такого бездонного колодца, как печаль.
И в тот момент любовь моя на какой-то миг впервые вырвалась наружу чтобы впервые заглянуть в Него, но тут же зажмурилась, получив громкую пощечину захлопнутой двери.
А потом я поняла, что разлука превращает любовь нашу в тихую Грусть, и, наверное, поэтому, те, кто зовут себя людьми, глядя на нас удивляются: «Какие глаза! Как у человека...»
1979 г.